Храм Архангела Михаила в селе Новленское - <
Выделенная опечатка:
Сообщить Отмена
Закрыть
Наверх

1591 год. Царица Мария Нагая

... Иван Грозный всю жизнь избегал вдовства. По какой-то одному ему ведомой причине он верил, что только в браке может обрести покой и спастись от греха. Как говорится, блажен, кто верует…
О настроении царя в описываемый период времени Р.Г. Скрынников пишет так: «Задумав в очередной раз жениться, он не решился устраивать новые смотрины, наподобие опричных смотрин 1570–1571 годов, а положился на вкус последнего временщика – всесильного Афанасия Нагого, сына боярина Федора Нагого. Нагие были куда знатнее Собакиных и Васильчиковых».
Да, они были куда знатнее, однако пробиться в так называемую «элиту» им долгое время не удавалось. А ведь родословные книги гласили, что род Нагих происходил от некоего Ольгерда Преги, который выехал в Россию из Дании аж в 1294 году, поступил на службу к великому князю Тверскому, принял православие под именем Димитрия и женился на родной сестре великого князя – княжне Ярославне. Его праправнук, Семен Григорьевич, получил прозвище Нога (Нага). В 1495 году он переехал из Твери в Москву и стал служить у великого князя Ивана III. От него-то, как считается, и пошли Нагие.
Отец Афанасия Федоровича Нагого тоже находился при московском дворе и, как пишут Л.Е. Морозова и Б.Н. Морозов, «был вынужден смириться с малозначительной должностью ловчего».
Все коренным образом изменилось в 1549 году, когда Евдокия Нагая, дочь Александра Михайловича Нагого и двоюродная сестра Афанасия Федоровича Нагого, вышла замуж за Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Ивана Грозного. И хотя через несколько лет брака (в 1555 году) она ушла в монастырь, эта связь поспособствовала возвышению рода.
Немаловажным является и такой факт: Евдокия умерла до конфликта Ивана Грозного с Владимиром Старицким, а посему ни ее дети, ни многочисленные родственники не пострадали от царских репрессий. В результате все они имели хорошие места при дворе. Федор Федорович, например, был воеводой в Чернигове, и там, по всей видимости, у него и родилась дочь Мария, будущая последняя жена Ивана Грозного.
Почти все историки сходятся в том, что это именно Афанасий Нагой сосватал государю свою племянницу Марию. Профессор Р.Г. Скрынников, в частности, пишет: «Под влиянием Афанасия Нагого царь ввел в “удельную” думу его брата Федца, пожаловав ему чин окольничего, а позже женился на его племяннице Марии Нагой. Образовавшийся триумвират – Нагие, Бельский, Годуновы – сохранил влияние при дворе Грозного до последних дней его жизни».
По одной из версий, Федор Федорович Нагой много лет прожил в ссылке, а потом, неожиданно для себя самого, вдруг получил от Ивана Грозного приказ немедленно вернуться в столицу. Казалось бы, радоваться надо такому известию, но в те времена люди всего боялись, и их легко можно понять. Вот и Федор Федорович поначалу никак не мог себе объяснить, благодаря чему это царь вдруг снял с него опалу. Между тем, дело обстояло до банальности просто: Иван Грозный узнал о красоте его дочери, увлекся ее описанием и немедленно приказал вернуть в Москву все семейство.
Мария Нагая действительно была идеалом русской красавицы: высокая, статная, с большими выразительными глазами и густой косой ниже пояса. По словам Л.Е. Морозовой и Б.Н. Морозова, она была «живая, веселая и сообразительная», хорошо «знала дворцовый этикет, была в курсе всех сплетен и интриг». Короче говоря, она пленяла всех, кому доводилось ее увидеть. К тому же, как отмечают Роберт Пейн и Никита Романов, она была не какая-то там провинциалка, а «красавица хороших кровей».
Некоторые источники утверждают, что уже на другой день после приезда Нагого царь вызвал его к себе, обласкал, пожаловал ему подмосковную вотчину, а потом, в знак особой милости, объявил, что на днях нанесет визит.
И действительно, через пару дней у дома Нагого на дальней окраине Москвы появился царский кортеж. Сам Иван Грозный приехал верхом. На самом деле, ему уже было трудно держаться в седле, но в тот день он обязательно хотел казаться моложе своих лет, а посему лихо въехал во двор, осадил коня и без посторонней помощи соскочил на землю.
Федор Федорович Нагой встретил царя на крыльце, как полагается, с глубокими поклонами. В большой, богато убранной горнице высокого гостя ждала боярыня Нагая с подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина дома. Иван Васильевич вошел, оглянулся, поморщился и, не обращая внимания на поклон боярыни, вдруг заявил:
– Неладно царя принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня обижать вздумал.
Сказать, что Федор Нагой растерялся, это ничего не сказать.
– Помилуй, государь, – залепетал он. – Могу ли я даже помыслить чинить тебе обиду? Да и в чем ее усмотреть изволил?
– А в том, – ответил царь, – что не кажешь мне дочь свою. А она, сказывают, красоты неописанной.
Надо сказать, что в тот момент обладательница «красоты неописанной» уже была просватана за сына одного из бояр, живших по соседству с местом, в котором Федор Нагой провел последние десять лет. Боярышня именно поэтому и не приехала в Москву, но сознаться в этом было теперь невозможно, потому что царь приказал Нагому явиться в Москву со всем семейством. Несколько секунд боярин раздумывал, как выкрутиться из сложившегося положения, а потом решительно заявил, что боярышня сильно хворает и потому выйти не может. Но Иван Грозный, как известно, не любил изменять своих намерений: он приехал к Нагому, чтобы увидеть его красавицу дочь, и это должно было произойти во что бы то ни стало.
– Ничего, боярин, – весело сказал он. – Хоть и недужна боярышня, а видеть ее я хочу. А раз так, веди меня к ней.
Боярыня Нагая настолько испугалась, что выронила из рук поднос. Чарки со звоном покатились по полу, а вино разлилось. Момент был критический. Надо было что-то срочно предпринимать, не дожидаясь, пока грозный государь совсем осерчает. И тогда Федор Федорович упал царю в ноги и покаялся, что обманул, его Марии нет в Москве.
Против ожидания, царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, он сказал:
– То-то, Федор! Видишь, нелегко провести меня. А теперь, шутки в сторону, сейчас же посылай за боярышней. Послезавтра опять приду к тебе, и если и тогда ее здесь не будет, уж не прогневайся…
Сказав эти слова, Иван Грозный повернулся, вышел, сел на коня и умчался, сопровождаемый многолюдным кортежем.
Федор Федорович Нагой сейчас же поскакал (нет – птицей полетел) в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью. По дороге Мария плакала, умоляла хоть убить ее, но не разлучать с женихом, но честолюбивый отец решил во что бы то ни стало исполнить волю царя. Да, собственно, иного выхода у него, пожалуй, и не было.
В назначенное время Иван Васильевич снова приехал к Нагому.
У Е.А. Арсеньевой читаем: «Нагие кланялись в ножки, благодарили за великую милость: опала, по всему видно было, далась им чрезвычайно тяжко, они были ни живы, ни мертвы от счастья, что воротились в столицу, – ну а Марья, по обычаю, поднесла царственному гостю чарку зелена вина на подносе».
Она была высока ростом. Низкорослые, кстати, высокому царю (ученые-антропологи потом определили рост Ивана Васильевича в пределах 179–180 см, а это по тем временам было очень много) не нравились. А еще она была полна, но именно в той степени, какая делала ее необычайно привлекательной (худые царю тоже не нравились). Тяжелая и густая коса падала ниже пояса, а большие серые глаза смотрели ласково, выявляя ум и добрую душу девушки. Лицо ее было свежее и румяное, губки пухлые, а черные брови изогнуты кокетливой дугой. И еще один важный момент: в роду Марии было много мужчин, готовых стать надежной опорой царского трона.
Короче говоря, она произвела на царя сильное впечатление.
Е.А. Арсеньева по этому поводу пишет: «Сколько ни перевидал, ни перебрал он в жизни баб и девок (иные злые шутники, слышал, приписывали ему аж тысячу растленных им женщин, что было полной нелепостью!), а все ж не видывал девушки краше, чем эта Марьюшка. Причем красота ее не била в глаз, не ослепляла, как некогда ослепила Анастасия».
Милостивым кивком Иван Васильевич выразил свое удовольствие, и Федор Нагой испустил едва заметный вздох облегчения: дело, кажется, вот-вот сладится!
Вопреки всем обычаям, царь тут же сказал Федору Федоровичу:
– Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь, а посему быть ей московской царицей.
Мария тут же рухнула в обморок, а ее отец низко-низко поклонился, еле удержавшись, чтобы тоже не упасть. Нагой так ждал этого момента, и вот он настал. Падать, позориться теперь было никак нельзя…
– Батюшка, великий государь! – пробормотал он, едва ворочая языком.
Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:
– Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Ну, да ничего, стерпится – слюбится.
После этого девушку привели в чувство и «со всем бережением» доставили в Александровскую слободу – под венец. А свадьба была сыграна осенью 1580 года.
У Казимира Валишевского читаем: «В сентябре 1580 года, в то время, когда Баторий готовился к новой победоносной кампании, царь вступил в седьмой или восьмой более или менее законный брак с Марией Нагой, дочерью боярина Федора Федоровича».
Более или менее законный брак? Интересная формулировка, но, как ни странно, весьма верная. Историки до сих пор спорят о том, сколько всего жен было у Ивана Грозного и сколько из них были законными. К этому вопросу, кстати сказать, можно подходить по-разному.
В.Г. Манягин констатирует, что «путаница с женами царя превосходит все мыслимые размеры». А вот мнение В.Б. Кобрина: «Семь или даже “всего” шесть (если не считать формальной женой Василису Мелентьеву) браков – факт невероятный не только для царя. Думается, это был единственный случай в средневековой России за несколько столетий».
Тут даже трудно что-либо возразить. Действительно, для православной Руси брачная активность Ивана Грозного была чем-то беспрецедентным.
В.Г. Манягин рассуждает следующим образом: «Прежде всего, надо разобраться с терминами. Жена – это женщина, прошедшая тот или иной официально признанный обряд вступления в брак с мужчиной. Сейчас, например, таким обрядом является запись в книге актов гражданского состояния ЗАГСа. Для XVI века таким обрядом было венчание в церкви».
Но даже если следовать этой вполне нормальной логике, ответить на вопрос о законности брака Ивана Грозного и Марии Нагой невозможно. Тут же возникают другие вопросы: где венчались? Кто венчал? Имел ли он на это право?
Конечно же, и на этот раз церковный обряд был совершен без участия патриарха и епископов. По словам В.Н. Балязина, он состоялся 6 сентября 1580 года, и «молодых венчал тот же протопоп Никита, который ставил под венец и несчастную Марию Долгорукую, утопленную после первой брачной ночи».
Е.А. Арсеньева по этому поводу замечает: «Поп Никита… тот самый Никита, который вызвал некогда бурное неудовольствие “ведьминой дочки” Аннушки Васильчиковой и был за то мгновенно отомщен, а потом брал разрешительную молитву на сожительство с Василисой Мелентьевой, снова пригодился государю и свершил обряд венчания. За это время Никита поднаторел в своем священническом деле, уже никто не мог бы сказать, что он “круг ракитова куста венчает”, и многочисленные гости остались вполне довольны благолепием и протяженностью обряда».
Да, никто не мог сказать. Но вот почему? Потому что все было законно или потому что присутствующие боялись высказать свое мнение?
В любом случае, свадебное пиршество было обставлено очень торжественно и вино лилось рекой. Посаженным отцом Ивана Грозного, как и на свадьбах с Собакиной, Колтовской и Васильчиковой, был его сын царевич Федор, дружкой со стороны жениха – князь Василий Иванович Шуйский, дружкой со стороны невесты – Борис Федорович Годунов. Что характерно, все они один за другим стали после смерти Ивана Грозного русскими царями. Помимо Бориса Годунова, дружкой Марии стал Михаил Александрович Нагой, брат Евдокии, умершей жены Владимира Старицкого.
Профессор Р.Г. Скрынников отмечает, что «свадьба была сыграна не по царскому чину». Это значит, что этот пышный и многолюдный бал устроен не в Кремле, а в Александровской слободе, и венчание происходило в обычной слободской церкви. Соответственно, и жить новой царице предстояло не в роскошных кремлевских дворцах, а на достаточном удалении от столицы.
На другой день после свадьбы царя, 7 сентября 1580 года, его сын Федор женился на Ирине Годуновой, сестре Бориса Годунова.
Биограф Ивана Грозного Анри Труайя рассказывает: «Он выбирает Марию Федоровну Нагую, дочь одного из сановников. Одновременно его второй сын Федор берет себе в жены дочь Бориса Годунова Ирину. На церемонии двойного венчания присутствуют только самые близкие. Но молодая супруга не спасает царя от ипохондрии, наоборот, рядом с этим юным созданием он вдруг осознает дряхлость своего тела и разума».
Относительно дочери Бориса Годунова этот русский француз, конечно же, ошибается (Ксения Борисовна Годунова родится лишь через два года), а вот относительно дряхлости тела и разума – это в самую точку. Ивану Грозному в тот момент было пятьдесят. По тем временам – это очень серьезный возраст.
В связи с этим у Л.Е. Морозовой и Б.Н. Морозова читаем: «Конечно, юной девушке вряд ли хотелось быть женой страшного старика, но стать царицей, повелительницей множества подданных, казалось очень заманчивым. К тому же она знала о недугах царя – он страдал от сильных болей в спине и суставах, – поэтому в скором времени могла превратиться в самую богатую и знатную вдову в стране, а у ее родни появлялся замечательный шанс возвыситься и существенно обогатиться».
А ведь дело с соседским сыном одного из бояр совсем недавно уже было слажено: еще какой-то месячишко – и была бы она захудалой провинциальной боярыней. Нет уж, наверное, лучше быть царицей, хоть новый жених и слывет извергом.
Вскоре после свадьбы Иван Грозный повез Марию в Троицкую лавру – поклониться мощам преподобного Сергия.
Е.А. Арсеньева рассказывает: «В первую брачную ночь ее так трясло от страха, что запомнила только этот страх и боль. Не то чтобы она чувствовала отвращение к мужу… Скромница, выросшая в беспрекословном послушании воле отца, Марьюшка не заглядывалась на молодых красавцев. Но все же осмелилась – заикнулась, что жених ей в дедушки годится. Отец рассердился:
– Да что такое молодость? Что такое красота? Кто силен и славен, тот и молод. Кто могуч и богат, тот и красив.
Ну и, само собой, старинное русское, непременное:
– Стерпится – слюбится.
Не слюбилось…
Нетерпеливые ласки старого мужа не заставили Марьюшку желать их снова и снова».
И все же Мария Нагая покорилась своей участи и старалась относиться к царю хорошо. Сам он тоже был доволен новой женой. Одно лишь ему в ней сразу не понравилось: с женами царевичей, его сыновей, она вела себя, как старшая, требуя от них покорности и уважения. Это царя страшно раздражало. По словам Л.Е. Морозовой и Б.Н. Морозова, «все это не могло не отразиться на душевном состоянии Ивана Васильевича», так как «любое, даже незначительное событие способно было вызвать в нем приступ неукротимой ярости». Однажды он до того рассердился, что обещал «отдать ее псам». Конечно, Мария от такого заявления не стала лучше, но после этого между ней и царем установились весьма холодные отношения.
Постепенно венценосный муж и вовсе перестал навещать ее опочивальню. Забыл ее государь, совсем забыл. Как пишет Казимир Валишевский, «царь женил своего сына Федора на сестре Бориса Годунова Ирине и создал, таким образом, новую семью, на которой сосредоточилась его любовь».
А потом началось повторение старого. Снова ночью дворец оглашался пьяными песнями, опять в нем воцарились разгул да дикое веселье. Но теперь у Ивана Васильевича уже не было прежних сил. Случалось, что среди оргии он вдруг засыпал. А еще стал забывать имена своих любимцев: иногда называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему за столом нет Вяземского, казненного им несколько лет назад…
А в ноябре 1581 года Мария Федоровна Нагая стала свидетельницей подлинно глубокой драмы в жизни царя: как принято считать, он убил своего старшего сына – наследника престола царевича Ивана Ивановича.
В.Н. Балязин по этому поводу пишет: «По-разному рассказывают об этом теперь, но в народной памяти отложилась такая версия убийства. Двадцативосьмилетний царевич заступился за свою беременную жену Елену, в девичестве Шереметеву, кстати, уже третью, потому что первая и вторая жены были давно в монастырях. Не терпевший „встречи“, то есть возражений, отец в пылу гнева ударил своего первенца в висок посохом. По одной версии, царевич умер мгновенно, по другой – через два дня, по третьей – через десять, но дата смерти Ивана Ивановича называется точно – 19 ноября».
Убил Иван Грозный своего сына или не убил – это, как мы уже отмечали, вопрос спорный. Всевозможных версий на этот счет высказывается масса. В частности, по одной из них, смерть эта была связана со стремлением Марии во что бы то ни стало устранить своих соперниц-невесток. Как утверждают Л.Е. Морозова и Б.Н. Морозов, «первой должна была пострадать Елена, которая уже ждала ребенка, в то время как самой Марии забеременеть не удавалось».
Согласно этой версии, Мария стала постоянно жаловаться царю на неуважительное поведение Елены Шереметевой. Поначалу Иван Грозный лишь отмахивался от жены, но потом как-то увидел свою беременную невестку в одной исподней одежде, обрушился на нее за это с руганью, даже ударил, потом в конфликт вмешался царевич Иван Иванович… Ну, а о том, что последовало дальше, мы уже рассказывали.
В биографии Ивана Грозного от В.Б. Кобрина читаем: «Смерть наследника престола вызвала недоуменную разноголосицу у современников и споры у историков. Порой находят разные политические причины этого убийства. Говорят, что царь боялся молодой энергии своего сына, завидовал ему, с подозрением относился к стремлению царевича самому возглавить войска в войне с Речью Посполитой за обладание Ливонией. Увы, все эти версии основаны только на темных и противоречивых слухах.
Похожа на правду (но тоже не может быть ни проверена, ни доказана) другая версия: царевич заступился перед отцом за свою беременную жену, которую свекор «поучил» палкой. Ясно одно: царь не имел намерения убивать сына. Он был в отчаянии от гибели наследника и даже сам наложил на себя тяжкое для властолюбца наказание: несколько месяцев именовал себя не царем, а только великим князем».
Через несколько часов после того, как ее «поучил» Иван Грозный, несчастная Елена разрешилась мертворожденным ребенком и еще не меньше недели провела в горячке. Таким образом, Иван Васильевич вмиг лишился и сына-наследника, которого он с детских лет готовил к престолу, и возможного внука. Прошло совсем немного времени, и вдова царевича приняла постриг в Новодевичий монастырь под именем Леониды. Считается, что Мария Нагая при этом лишь довольно потирала руки. А может быть, все было совсем не так. Кто может знать абсолютно точно о таких вещах; недаром же появился шутливый афоризм: «Ничто так не расширяет горизонты воображения, как достоверность знаний».
Как бы то ни было, огромное, парализующее волю горе царя длилось около месяца. Когда этот период миновал, в Грозном произошла огромная перемена: он каждый день стал ходить в храм и класть там бесконечные земные поклоны, сделал множество денежных вкладов в монастыри. Как отмечает В.Н. Балязин, «он долго не мог прийти в себя – плакал, молился и, сдается, совсем лишился и сил, и желания грешить».
А вот Мария Нагая стала ему просто ненавистна. Ну, если не ненавистна, то нелюбима – это уж точно. Как пишет профессор Р.Г. Скрынников, «после счастливых дней, проведенных со вдовой [Василисой Мелентьевой. – Н.С.], жизнь с юной Нагой, кажется, была в тягость Ивану».
Ребенок! Вот если бы у нее родился ребенок, ей нечего было бы бояться. Как бы ни сделался холоден к ней государь, он не посмеет обидеть мать царевича. Даже он, которому закон не писан, не посмеет! Эта весьма конструктивная мысль подвигла Марию к действиям, и через какое-то время по этому поводу она уже не переживала: она знала, что сама беременна и теперь-то уж точно будет настоящей царицей, одной-единственной, без всяких ненавистных соперниц рядом.
А 10 октября 1582 года Мария родила Ивану Грозному сына, которого назвали Дмитрием. Ребенок получился болезненным и хилым. Он часто плакал, просто изводя всех своим писклявым голосочком. Но это было ничего, практически все младенцы день и ночь орут, развивая тем самым себе легкие. Главное, в умственном отношении он получился вполне нормальным.
Профессор Р.Г. Скрынников по этому поводу пишет: «Нагие ликовали, когда у царицы Марии Нагой родился сын Дмитрий. Царевич рос как нормальный ребенок, что давало ему бесспорное преимущество перед слабоумным братом. Афанасий Нагой готов был употребить все средства, чтобы посадить на трон Дмитрия».
После родов Иван Грозный соизволил навестить жену, и в первый раз за много месяцев она, наконец, увидела его. Взяв орущего младенца на руки, Иван Васильевич бросил пристальный взгляд на нее – и Мария, лежавшая в постели, буквально обмерла, таким пустым и холодным был этот взгляд. Согласно строгим церковным представлениям, Дмитрий был незаконнорожденным, но пока был жив его отец, никто не смел даже заикнуться на эту тему.
У Е.А. Арсеньевой читаем: «Теперь из множества ее страхов остался один – обычное беспокойство матери за здоровье дитяти. Монастырь? Какой монастырь? Не бывало того, чтобы отправляли в монастырь мать наследного царевича!
Марьюшка ни на миг не сомневалась, что царем будет ее сын. В тереме доподлинно было известно обо всех толках, ходивших при дворе на этот счет.
После смерти сына Грозный бесконечно думал над судьбой страны, и рука его не поднималась назначить наследником Федора. “Да какой из него государь, из убогого?! Пономарем ему быть, на колокольне звонить! Кому же завещать царство?”
Марьюшке рассказывали, что однажды царь, собрав своих бояр, приказал им выбрать преемника из своей среды, помимо царевича Федора. Говорили, будто царь надумал отречься от престола, удалиться в монастырь и там окончить дни, замаливая тяжкие грехи. Но умудренные опытом бояре не поверили его смирению: еще живы были свидетели знаменитого “отречения” в 53-м году, после которого столько голов боярских полетело. Дураков нет! Всем понятно, что царь своих ближних испытывает. А еще понятно, что не считает Федора достойным преемником…
Но вот же он, преемник достойный, лежит на широкой царицыной постели, спит крепким сном, то хмурясь, то улыбаясь каким-то своим, непостижимым младенческим сновидениям.
Пронеслась черная туча, закрывавшая жизнь Марьюшки! Прежде тихая, вечно испуганная, она чувствует себя теперь сильной и смелой, она даже похорошела, распрямившись духовно и видя во взглядах, обращенных на нее, непривычное заискивание и почтение. Мать будущего царя, правительница!
Как странно, что этот крошечный человечек, это слабое дитя стало ее защитником и спасителем…
Слухи о намерении царя искать себе другой жены в заморских землях, конечно же, доходили до Марьюшки, наполняя ее ужасом».
За несколько месяцев до кончины Иван Грозный заболел, да так, что почти окончательно лишился сил и его приходилось поднимать на руках.
Биограф царя В.Б. Кобрин пишет: «Организм царя был не по годам изношен. Повлияло на это состояние многое. Маниакальная подозрительность, постоянный страх за свою жизнь, уверенность в злодейских кознях собственных придворных… Все это расшатывает нервы и не укрепляет здоровье. К тому же царь Иван был развратником. По словам Горсея, лично знавшего царя, “он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни”. Насчет тысяч здесь, вероятно, преувеличение, но даже не сотни, а десятки – это многовато. К тому же весь образ жизни царя Ивана был исключительно нездоров: постоянные ночные оргии, сопровождавшиеся объедением и неумеренным пьянством, не могли не спровоцировать разнообразные хвори».
Говоря современным языком, у Ивана Грозного в последние шесть лет жизни развились мощные солевые отложения на позвоночнике. Они называются остеофитами и представляют собой патологические наросты на поверхности костной ткани. Развитие остеофитов сопровождается ограничением подвижности и причиняет острую боль при каждом движении. Как говорится, врагу не пожелаешь, тем более при тогдашнем уровне развития медицины.
Однако когда безмерно страдающему Ивану Грозному доложили, что царица Мария просит у него дозволения «предстать пред его очи», он грубо ответил: «Пусть сидит в своем тереме и не суется туда, где ее не спрашивают».
В результате Мария увидела своего мужа только в гробу.
У профессора Р.Г. Скрынникова читаем: «В третьем часу дня, 18 марта 1584 года, царь велел приготовить себе баню […]
Из бани царя перенесли в спальню и посадили на постель. Государь желал потешиться игрой в шахматы. При московском дворе эта игра была в моде. Иван велел позвать дворянина Родиона Биркина, искусного шахматиста. В опочивальне собралось большое общество – Бельский, Годунов, сановники и штат слуг. Государь стал расставлять фигуры, но руки не слушались его. Все фигуры стояли по своим местам, «кроме короля, которого он никак не мог поставить на доску» (Горсей). Не справившись с королем, больной лишился сил и повалился навзничь. В комнате поднялась суматоха. Одни спешили вызвать духовника, другие посылали за водкой, за лекарями, в аптеку за ноготковой и розовой водой. Повествуя о кончине Грозного, Горсей употребил фразу: «He was straingled».
Новейшие исследователи переводят эти слова так: «Он был задушен». Но такой перевод сомнителен. Царь умер, окруженный множеством людей. На глазах у них невозможно было тайно задушить монарха. Со временем по Москве распространились слухи о насильственной смерти государя. Но толковали не об удушении, а об отравлении ядом: «Неции же глаголют, яко даша ему отраву ближние люди».
М.М. Герасимов провел исследование костей царя, извлеченных из гробницы, и обнаружил в них следы ртути. Может ли этот факт служить доказательством отравления Грозного? Едва ли. Следует вспомнить, что ртутные соединения использовались тогдашней медициной при изготовлении некоторых сильнодействующих лекарств.
Горсей описал последние минуты царя со слов очевидцев. Иван испустил дух, то есть перестал дышать […]
Смерть государя поначалу пытались скрыть от народа. Тем временем Бельский приказал запереть ворота Кремля и поднял в ружье стрелецкий гарнизон».
А вот что пишет Анри Труайя: «Вокруг Кремля собралась огромная толпа, ожидая известий о своем царе. Из боязни восстания или заговора Годунов объявляет о смерти спустя сутки – к этому времени согласованы все детали передачи власти. Когда, наконец, глашатай кричит с Красного крыльца: „Нет больше государя!“ – толпа с рыданиями падает на колени. Живший в страхе почти сорок лет русский народ, несмотря на все преступления Ивана, по-прежнему считает его наместником Господа на земле. Его нельзя судить, как нельзя судить Бога. Он – отец народа и имеет право делать с ним все, что пожелает. К тому же основные удары нанесены по боярам, которых народ ненавидит. Безжалостный к предателям, знати, лжемонахам, он не так часто карал простых людей. Потеряв грозного царя, не лишится ли народ своей единственной защиты? Забыв убийство царевича, публичные казни, войну с Ливонией, нищету, в которой живет страна, ее жители вспоминают о победе над Казанью и Астраханью, завоевании Сибири. Чрезмерность во всем гарантирует ему вечную память: в России всегда отдают предпочтение сильным личностям. Страх наказания не исключает любви к наказующему, а порой и поддерживает ее. Тиран притягивает к себе сердца ужасом, который внушает».
Согласимся, очень верное наблюдение «со стороны» о России и россиянах. А главное, не привязанное к конкретному персонажу и периоду времени.
У В.Б. Кобрина читаем: «Смерть могущественного правителя, сосредоточившего в своих руках всю полноту власти, всегда вызывает потрясение у современников. Часто рождаются слухи, что покойному властителю помогли уйти из жизни. Не исключение и Иван Грозный. О насильственной смерти Грозного сохранилось немало известий. Один из летописцев, составленных уже в XVII веке, сообщает о слухе (“неции же глаголют”), что царю “даша отраву ближние люди”. Другой младший современник, дьяк Иван Тимофеев, рассказывает, что Борис Годунов и племянник Малюты Скуратова Богдан Бельский, фаворит последних лет жизни Ивана IV, жизнь “яростиваго царя” прекратили „преже времени“ и даже называет причину: “зельства (жестокости. – В. К.) его ради”. Есть аналогичные известия и у иностранцев. Англичанин Джером Горсей пишет, что царь был удушен, голландец Исаак Масса утверждает, что Бельский положил яд в лекарство, которое он давал царю.
Так ли это? Мы не узнаем никогда. Все эти, казалось бы, независимые друг от друга известия доказывают лишь одно: в России XVI века действительно ходил слух о том, что царь Иван умер насильственной смертью».
Всевозможных мнений по этому поводу можно было бы привести десятки, но, каким бы ни был на самом деле конец царя-тирана, вывод напрашивается один: его смерть открыла новую страницу истории нашей страны.
Сама Мария Нагая умерла 20 июля 1612 года. Впрочем, различные источники указывают разные даты ее смерти: 1608 год, 1610 год, 1611 год, 1612 год…
Но до этого, в 1584 году, она вместе с сыном Дмитрием была выслана в город Углич. Конечно, она надеялась, что после смерти мужа останется вдовствующей царицей, а ее сын будет назван наследником бездетного царевича Федора. Однако она просчиталась, и очень скоро ей пришлось свыкнуться с мыслью о том, что престол переходит к Федору Ивановичу, который и не думал называть Дмитрия братом. Ну, что же, пусть так, но Мария твердо решила, что ни за что не позволит разлучить себя с сыном и будет беречь его пуще глаза: ведь царевич Федор не вечен…
Так она вместе с сыном оказалась в Угличе. Туда же отослали и всех виднейших из Нагих.
В Угличе для царевича был возведен небольшой каменный дворец, но, поселившись в городе, мальчик вдруг начал страдать от приступов эпилепсии, которые его мать тщательно скрывала, тайно надеясь на то, что ее сын все же когда-нибудь получит царский венец.
А 15 мая 1591 года случилось непоправимое: девятилетний Дмитрий погиб при неясных обстоятельствах. По одной из версий, он в приступе эпилепсии сам напоролся на нож, играя с другими детьми в «ножички». Очевидцы трагедии были в основном единодушны – у Дмитрия начался очередной приступ, и во время судорог он случайно ударил себя ножом прямо в горло. По другой версии, Дмитрия приказал убить Борис Годунов, ведь мальчик был прямым наследником престола и мешал Годунову в медленном, но верном продвижении к нему.
Профессор Р.Г. Скрынников в своей книге о Борисе Годунове пишет: «Одни толковали, будто Дмитрий жив и прислал им письмо, другие – будто Борис велел убить Дмитрия, а потом стал держать при себе его двойника с таким расчетом: если самому не удастся завладеть троном, он выдвинет лжецаревича, чтобы забрать корону его руками».
Сама царица упорно придерживалась версии, что Дмитрий был зарезан некими Осипом Волоховым, Никитой Качаловым и Данилой Битяговским (сыном дьяка Михаила, присланного надзирать за опальной царской семьей), и сделано это было по прямому приказу из Москвы.
«Он, он убийца!» – кричала она, показывая пальцем на Битяговского.
Марию, естественно, поддержали ее братья Михаил и Григорий.
Толпе же только этого и было надо. Поднявшаяся по набату, она растерзала Михаила и Данилу Битяговского, а также с десяток других «предполагаемых убийц». Все тела были брошены в ров за городом. Впрочем, это уже совсем другая история…
Последние исследования тем не менее приводят доказательства, что Годунов все-таки не имел к смерти маленького Дмитрия никакого отношения.
М.И. Зарезин констатирует: «Это не означает, что у нас есть основания категорично обвинять Годунова в смерти Димитрия Ивановича. Стоит согласиться и с таким известным доводом в пользу его невиновности: в мае 1591 года Димитрий еще не представлял прямой угрозы для далеко идущих планов Бориса Федоровича. Но если бы смерть царевича открывала Годунову путь к престолу, убоялся бы он кровопролития? Не в мае 1591-го, так в другой день и год – Димитрий был обречен. Эта обреченность сквозит в реплике Флетчера, эту обреченность чувствовали и переживали русские люди. Поэтому, когда в январе 1598 года Федор Иванович умер бездетным и род Рюриковичей пресекся, в глазах народа главным виновником этой драмы стал Борис Федорович Годунов».
Естественно, была назначена следственная комиссия во главе с князем Василием Ивановичем Шуйским. Тот велел похоронить Дмитрия в местном Преображенском соборе, хотя комиссия, в конечном итоге, и объявила о несчастном случае; это значило, что царевич оказался невольным самоубийцей, а церковь к таким людям относилась с предубеждением.
Закончилось же все тем, что обвинили в «недосмотрении» за возможным наследником престола… саму Марию Нагую и ее родственников. В результате братьев вдовой царицы лишили званий и посадили, а она сама была насильно пострижена в монахини и помещена в Горицкий девичий монастырь на Белоозере. Там она получила имя инокини Марфы.
Л.Е. Морозова и Б.Н. Морозов по этому поводу пишут: «Так Мария Нагая потеряла все: сначала сына и с ним надежду вернуться в царский дворец, потом – достаточно почетное положение царской вдовы, угличский удел и, наконец, свободу. Отныне ее жилищем становилась маленькая убогая келья в далекой северной обители, а сама она превращалась в простую монахиню Марфу, обязанную молиться, поститься и истово служить Богу, чтобы получить прощение за свои многочисленные грехи».
Но со своей скорбной монашеской участью Мария-Марфа смиряться не захотела.
7 января 1598 года скончался Федор Иванович.
Биограф Ивана Грозного В.Б. Кобрин, называя его «ширококостным карликом с маленькой головкой и огромным носом», характеризует этого царя так: «Официальная легенда создала образ Федора как царя, быть может, не слишком умного, но зато почти святого, “молитвенника” и “печальника” за свою землю. Этот образ опоэтизировал А.К. Толстой в своей великолепной драме „Царь Федор Иоаннович“. Однако он же в сатирической „Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева“ иначе характеризовал немудрого властелина России:
За ним царить стал Федор,
Отцу живой контраст;
Был разумом не бодор,
Трезвонить лишь горазд.
Шведский же король в 1587 году говорил о Федоре, что «русские на своем языке называют его “durak”. О том, что царевич патологически неумен, царь Иван, разумеется, знал лучше, чем кто бы то ни было. Неограниченную власть в огромном государстве Иван Грозный оставлял человеку, который просто не мог править – ни хорошо, ни плохо, никак». Уже на девятый день после смерти Федора Ивановича его жена Ирина (кто забыл – сестра Бориса Годунова) постриглась в монахини. А 17 февраля трон занял Борис Федорович Годунов. Как пишет Н.М. Пронина, «Ирина покидала трон, чтобы уступить его брату. И покидала вовремя. Впереди была решающая схватка…» Отметим, что со смертью Дмитрия московская линия династии Рюриковичей была обречена на вымирание: хотя у царя Федора Ивановича и родилась дочь, она умерла в младенчестве, а сыновей у него не было. Когда царь Федор, неспособный к государственной деятельности, а по некоторым данным, и слабый умом, умер, династия пресеклась, и его преемником стал Борис Годунов. С этой даты обычно отсчитывается так называемое Смутное время, в котором имя несчастного царевича Дмитрия стало знаменем самых разных партий, синонимом «законного» царя, и это имя приняли несколько самозванцев, один из которых даже царствовал в Москве.
Практически сразу же после занятия престола Борисом Годуновым по стране стали ходить слухи, что царевич Дмитрий жив. Новоявленный царь оценил нависшую над ним угрозу, ведь по сравнению с «прирожденным» государем он был никто.
Оппозиция не дремала, и уже в начале 1604 года было перехвачено письмо одного иноземца из Нарвы, в котором объявлялось, что Дмитрию удалось чудом спастись и Московскую землю скоро постигнут большие несчастья.
Конечно же, было придумано множество версий того, как Дмитрий остался жив, но и это, и то, кто же стал подходящим кандидатом на его место, – темы для совсем другой книги. В контексте же нашего повествования важно другое. То, что уже 13 октября 1604 года армия «Лжедмитрия I» форсировала Днепр чуть выше Киева и двинулась на Москву, но в январе 1605 года правительственные войска в битве при Добрыничах разбили самозванца, который с немногочисленными остатками своих солдат был вынужден уйти в Путивль. А 13 апреля 1605 года Борис Годунов, еще недавно казавшийся веселым и здоровым, почувствовал дурноту. Из ушей и носа у него пошла кровь, и вскоре он умер. Тут же начались слухи, что он отравился в припадке отчаяния. Интересно, кто-нибудь верит в подобную интерпретацию?
У профессора Р.Г. Скрынникова читаем: «13 апреля 1605 года Борис скоропостижно умер в Кремлевском дворце. Передавали, будто он из малодушия принял яд. Но то были пустые слухи».
А вот мнение автора книги «Правда об Иване Грозном» Н.М. Прониной: «Говорили, что причиной смерти был не яд, но апоплексический удар. Словом, тайна тех жутких мгновений, когда коронованный временщик-убийца судорожно захлебывался в собственной крови, и поныне остается тайной. Несомненно лишь одно: явился ли он сознательным самоубийством или же следствием только сильного нервного потрясения, но конец Бориса был ужасен».
Конечно, заявление про «временщика-убийцу» выглядит некоторым перебором. Особенно для исследователя, который за несколько страниц до этого критикует Э.С. Радзинского за то, что тот «резко отступает от господствующего среди историков мнения – мнения о том, что царевича Дмитрия никто не убивал, но сам ребенок, страдая припадками эпилепсии, случайно нанес себе смертельную рану ножом в горло». Но в целом вывод сделан вполне верный.
После этого царем стал Федор, сын Бориса Годунова, родившийся в 1589 году, юноша образованный и очень умный. Но его царствование стало самым коротким в истории России и продолжалось всего сорок девять дней. В Москве произошел мятеж, спровоцированный Лжедмитрием, и 20 июня 1605 года царя Федора и его мать Марию Григорьевну (напомним – дочь Малюты Скуратова) зверски задушили. В живых оставили лишь Ксению, дочь Бориса Годунова, но ее ждала безотрадная участь наложницы самозванца. Официально же было объявлено, что царь Федор и его мать… ну, конечно же, сами отравились. Из малодушия… Тела их выставили напоказ. Затем из Архангельского собора вынесли гроб Бориса Годунова и перезахоронили в Варсонофьевском монастыре близ Лубянки. Там же захоронили и всю семью: без отпевания, как и положено «самоубийцам».
А в 1606 году останки Бориса, Марии и Федора Годуновых были перенесены в Троице-Сергиеву лавру. Там же потом была похоронена и Ксения, умершая 30 августа 1622 года в одном из монастырей (в 1782 году над их гробницами была сооружена усыпальница).
А что же все это время делала интересующая нас Мария-Марфа, которая, как мы уже сказали, не захотела смиряться со своей скорбной монашеской участью?
18 июля 1605 года она торжественно въехала в Москву и признала Лжедмитрия I своим сыном. Вернее, была вынуждена признать. Впрочем, есть и другие мнения. В частности, Л.Е. Морозова и Б.Н. Морозов пишут: «Естественно, Марфа с радостью согласилась поддержать заговорщиков. Бывшей царице было совершенно не важно, кто назовется ее сыном, каким путем он добудет престол, как станет править Русским государством. Главное – собственное благополучие и возможность снова взойти на вершину власти».
В Москве она поселилась в Вознесенском монастыре и отдала Лжедмитрию некоторые личные вещи сына, в частности его нательный крест, которые тот стал показывать сомневающимся. Всем членам ее семьи тут же были возвращены свобода, чины и конфискованное имущество. Например, сразу же после провозглашения царем (императором Димитрием) этот Лжедмитрий пожаловал Михаилу Федоровичу Нагому значительную часть владений Бориса Годунова, включая малоярославецкую вотчину с селом Белкиным. Михаил Федорович Нагой стал боярином. Дяди вдовой царицы, Андрей, Михаил и Афанасий Александровичи, тоже стали боярами. Боярством был пожалован и сын Афанасия Федоровича, к тому времени уже умершего.
По словам Л.Е. Морозовой и Б.Н. Морозова, «добиться подобного успеха без самозванца им никогда бы не удалось».
17 мая 1606 года Лжедмитрий I был убит (его тело сожгли, а пеплом зарядили пушку и выстрелили в сторону Польши – туда, откуда он явился на русские земли), и Мария Нагая тут же отреклась от него, заявив, что признание было выбито у нее силой, а сам самозванец был колдуном и чернокнижником. Со смертью самозванца Нагие опять перестали играть какую-либо роль, и в последний период Смуты они уже мало выделялись среди других служилых людей того времени.
А царем тем временем стал тот самый Василий Иванович Шуйский, который еще совсем недавно расследовал причины гибели Дмитрия, а затем признал Лжедмитрия I истинным сыном Ивана Грозного.
В период его правления были и Лжедмитрий II, и Лжедмитрий III. Кроме того, имя царевича использовал осаждавший Москву «воевода» Иван Болотников. Затем за Дмитрия выдавал себя казачий предводитель Иван Заруцкий, бывший опекун вдовы двух первых Лжедмитриев царицы-авантюристки Марины Мнишек и ее малолетнего сына Ивана. Лишь с казнью этого несчастного ребенка в 1614 году тень царевича Дмитрия перестала витать над российским престолом. Вскоре его признали новомучеником, а Мария Нагая стала матерью святого и одной из наиболее почитаемых женщин в стране.
Василий Иванович Шуйский (царь Василий IV) был свергнут с престола и насильственно пострижен в монахи. В сентябре 1610 года он был выдан польскому гетману Жолкевскому, который вывез его в Варшаву, сделав пленником короля Сигизмунда. Бывший царь умер в заключении в Гостынинском замке 12 сентября 1612 года. А незадолго до этого умерла и бывшая царица Мария Нагая. Она была похоронена в Воскресенском монастыре в Москве.
Род Нагих пресекся чуть позже, в 1650 году, со смертью стольника Василия Ивановича Нагого.
Сергей Нечаев. Из книги «Иван Грозный. Жены и наложницы «Синей Бороды»
http://historylib.org/historybooks/Ivan-Groznyy--ZHeny-i-nalozhnitsy-Siney-Borody/11


Назад к списку